Неточные совпадения
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)
Муж! Антоша! Антон! (Говорит скоро.)А все ты, а всё за тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну и
кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (
Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А
муж,
муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Под песню ту удалую
Раздумалась, расплакалась
Молодушка одна:
«Мой век — что день без солнышка,
Мой век — что ночь без месяца,
А я, млада-младешенька,
Что борзый конь на привязи,
Что ласточка без крыл!
Мой старый
муж, ревнивый
муж,
Напился пьян, храпом храпит,
Меня, младу-младешеньку,
И сонный сторожит!»
Так плакалась молодушка
Да с возу вдруг и спрыгнула!
«Куда?» —
кричит ревнивый
муж,
Привстал — и бабу за косу,
Как редьку за вихор!
― Нет! ―
закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку так сильно, что красные следы остались на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее на место. ― Подлость? Если вы хотите употребить это слово, то подлость ― это. бросить
мужа, сына для любовника и есть хлеб
мужа!
А только ль там очарований?
А разыскательный лорнет?
А закулисные свиданья?
A prima donna? а балет?
А ложа, где, красой блистая,
Негоциантка молодая,
Самолюбива и томна,
Толпой рабов окружена?
Она и внемлет и не внемлет
И каватине, и мольбам,
И шутке с лестью пополам…
А
муж — в углу за нею дремлет,
Впросонках фора
закричит,
Зевнет и — снова захрапит.
— Добился своего! —
крикнула Катерина Ивановна, увидав труп
мужа, — ну, что теперь делать! Чем я похороню его! А чем их-то, их-то завтра чем накормлю?
— Да перестань ты, господи боже мой! — тревожно уговаривала женщина, толкая
мужа кулаком в плечо и бок. — Отвяжитесь вы от него, господин, что это вы дразните! —
закричала и она, обращаясь к ветеринару, который, не переставая хохотать, вытирал слезившиеся глаза.
— Вскоре после венца он и начал уговаривать меня: «Если хозяин попросит, не отказывай ему, я не обижусь, а жизни нашей польза будет», — рассказывала Таисья, не жалуясь, но как бы издеваясь. — А они — оба приставали — и хозяин и зять его. Ну, что же? —
крикнула она, взмахнув головой, и кошачьи глаза ее вспыхнули яростью. — С хозяином я валялась по мужеву приказу, а с зятем его — в отместку
мужу…
«Замужем?» — недоверчиво размышлял Самгин, пытаясь представить себе ее
мужа. Это не удавалось. Ресторан был полон неестественно возбужденными людями; размахивая газетами, они пили, чокались, оглушительно
кричали; синещекий, дородный человек, которому только толстые усы мешали быть похожим на актера, стоя с бокалом шампанского в руке, выпевал сиплым баритоном, сильно подчеркивая «а...
— Эх ты, мягкая! —
кричал ей
муж.
Но на другой день, с утра, он снова помогал ей устраивать квартиру. Ходил со Спиваками обедать в ресторан городского сада, вечером пил с ними чай, затем к
мужу пришел усатый поляк с виолончелью и гордо выпученными глазами сазана, неутомимая Спивак предложила Климу показать ей город, но когда он пошел переодеваться,
крикнула ему в окно...
Тут Марфа Игнатьевна
закричала сама и начала было звать
мужа, но вдруг сообразила, что ведь Григория-то на кровати, когда она вставала, как бы и не было.
— Простите меня, Вера Павловна, — сказал Лопухов, входя в ее комнату, — как тихо он говорит, и голос дрожит, а за обедом
кричал, — и не «друг мой», а «Вера Павловна»: — простите меня, что я был дерзок. Вы знаете, что я говорил: да, жену и
мужа не могут разлучить. Тогда вы свободны.
— Что ты на меня глаза таращишь, ведьма проклятая? —
кричал на нее
муж, уловив ее загадочный взгляд.
Вдова начала громко жаловаться на судьбу. Все у них при покойном
муже было: и чай, и ром, и вино, и закуски… А лошади какие были, особливо тройка одна! Эту тройку покойный
муж целых два года подбирал и наконец в именины подарил ей… Она сама, бывало, и правит ею. Соберутся соседи, заложат тележку, сядет человека четыре кавалеров, кто прямо, кто сбоку, и поедут кататься. Шибко-шибко. Кавалеры, бывало, трусят,
кричат: «Тише, Калерия Степановна, тише!» — а она нарочно все шибче да шибче…
Приехал он еще в молодости в деревню на побывку к жене, привез гостинцев. Жена жила в хате одна и кормила небольшого поросенка. На несчастье, когда
муж постучался, у жены в гостях был любовник. Испугалась, спрятала она под печку любовника, впустила
мужа и не знает, как быть. Тогда она отворила дверь, выгнала поросенка в сени, из сеней на улицу да и
закричала мужу...
— Да, твой, твой, твой! — уже
кричал Галактион, впадая в бешенство. — Ведь ты сама его выбрала в
мужья, никто тебя не неволил, и выходит, что твой… Ты его целовала, ты… ты… ты…
— Меня-то теперь, главное, беспокоит, — начала вдруг Фатеева, — разные тетушки и кумушки
кричат на весь околоток, зачем я с
мужа взяла вексель и не возвращаю ему его, но у меня его нет: он у Постена, и тот мне его не отдает.
Во все время, покуда кутит
муж, Экзархатова убегала к соседям; но когда он приходил в себя, принималась его, как ржа железо, есть, и достаточно было ему сказать одно слово — она пустит в него чем ни попало, растреплет на себе волосы, платье и побежит к Петру Михайлычу жаловаться, прямо ворвется в смотрительскую и
кричит...
— Пес этакой! Караул
кричат. Под окном найдут мертвое тело, тебя же в суд потянут! — продолжала баба, толкая
мужа в бок, но, получив в ответ одно только сердитое мычанье, проговорила...
— Батько, встань! Караул на улице
кричат! — будила мещанка спавшего мертвым сном
мужа.
На прощанье, когда мы уже уселись в вагоны и поезд тронулся, так она еще
мужу вслед, бесстыдница,
крикнула: «Помни же, береги Володю!
Она только
кричала, что «коли тот убит, так и
муж убит; они вместе были!» К полудню она впала в беспамятство, из которого уж и не выходила, и скончалась дня через три.
Догадавшись, что сглупил свыше меры, — рассвирепел до ярости и
закричал, что «не позволит отвергать бога»; что он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан верить в бога, «а стало быть, и жена его»; что молодых людей он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из собственного достоинства позаботиться о
муже и стоять за его ум, даже если б он был и с плохими способностями (а я вовсе не с плохими способностями!), а между тем вы-то и есть причина, что все меня здесь презирают, вы-то их всех и настроили!..» Он
кричал, что женский вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт их дери!) он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку он завтра же утром выгонит из губернии «с казаком-с!».
— О да, разумеется! — говорила ей в ответ Марья Станиславовна, и, когда откупщица от нее убралась, она немедля же позвала к себе свою наперсницу Танюшу и почти
крикнула ей: — Ты знаешь: Аггея Никитича, который, говорят, будто бы там чем-то болен, лечит мой
муж?!
— Вас обвиняют в том, что перед тем, как ваш
муж поехал ревизовать почтмейстеров, вы через почтальонов всем им объявили, что это едет их начальник, к которому они должны являться с приношениями!.. Что это такое?.. Назовите мне ваш поступок и научите меня, как мне именовать его? —
кричал Егор Егорыч.
— Что такое вы говорите! — сказала уж с удивлением Муза Николаевна. — Аркадий, подтверди, пожалуйста, поет или нет Петр Александрыч! —
крикнула она
мужу в кабинет.
— Но вы и этого не должны были делать! —
крикнул на нее Егор Егорыч. — Женщины рождены не для того, чтобы распоряжаться в служебных делах
мужа, а чтобы не огорчать
мужей, возбуждать в них благородные чувства по общественной деятельности, утешать и успокоивать
мужа в случае несправедливых невзгод!
Брамин пробует защищаться,
кричит: «Окаянный, окаянный!» (единственные слова, сказанные в пантомине), но
муж не слушает и расправляется по-свойски.
А забыл, парень, как сам ей дегтем ворота мазал?» Я-то пьян сидел, а он как схватит меня в ту пору за волосы, как схватит, пригнул книзу-то: «Пляши, говорит, Акулькин
муж, я тебя так буду за волоса держать, а ты пляши, меня потешай!» — «Подлец ты!» —
кричу.
А хозяйка возмущенно бросила ложку на стол и
закричала мужу...
Хозяйка сердито и пугливо
крикнула мужу...
— Господи, что я за тебя, отец Савелий, исстрадалася! —
кричала Наталья Николаевна, кидаясь навстречу
мужу. — Этакой гром, а ты, сердце мое, был один.
— Я вам не отдам Антошу, —
кричал муж.
Но внушительно-холодное у генерала лицо и его решительные серые глаза воздерживали ее от действий. Она в бессильном бешенстве
закричала на
мужа.
— Нет, не замолчу, — злорадно
крикнула Ершова и опять обратилась к Преполовенской. — Что она с вашим
мужем будто живет, ваша сестра, вот что она мне говорила, паскудная.
Красный, растрепанный, потный, он потрясал в воздухе кулаком. Передонов попятился, бормоча невнятные слова. Юлия бегала вокруг
мужа, стараясь ухватить Антошу; отец прятал его за себя, таская его за руку то вправо, то влево. Глаза у Юлии сверкали, и она
кричала...
— Какой он тебе
муж, дура! —
крикнул Кожемякин.
— Нет, нет! —
закричала испуганная Татьяна Ивановна. — Я не хочу, не хочу! Какой он
муж? Я не хочу выходить замуж за вашего сына! Какой он мне
муж?
Василиса(поднимаясь с земли,
кричит торжествующим голосом). Убили!
Мужа моего… вот кто убил! Васька убил! Я — видела! Голубчики — я видела! Что — Вася? Полиция!
Если б не мать, они подошли бы, вероятно, к самым избам никем не замеченные: семейство сидело за обедом; тетка Анна, несмотря на весь страх, чувствуемый ею в присутствии
мужа, который со вчерашнего дня ни с кем не перемолвил слова, упорно молчал и сохранял на лице своем суровое выражение, не пропускала все-таки случая заглядывать украдкою в окна, выходившие, как известно, на Оку; увидев сыновей, она забыла и самого Глеба — выпустила из рук кочергу,
закричала пронзительным голосом: «Батюшки, идут!» — и сломя голову кинулась на двор.
— Батюшка! —
закричала старуха. — Батюшка! Помилуй! — и как безумная повалилась она
мужу в ноги.
— Батюшки! Они! Касатики! Они! Они идут! Они, они! —
кричала тетушка Анна, бежавшая впереди всех и придерживавшая правою рукою платок на голове. — Они! Они идут! Пресвятая Богородица! Они! — подхватывала она, перескакивая через багор, наконечник которого лежал на коленях
мужа.
Она была слишком веселой и сердечной женщиной для того, чтоб спокойно жить с
мужем;
муж ее долго не понимал этого —
кричал, божился, размахивал руками, показывал людям нож и однажды пустил его в дело, проколов кому-то бок, но полиция не любит таких шуток, и Стефано, посидев немного в тюрьме, уехал в Аргентину; перемена воздуха очень помогает сердитым людям.
В порыве нежности к
мужу она хочет обнять его, — старуха
кричит: «Что на шею виснешь, бесстыдница?
— Чик! чик! чик! — проговорил Автономов, целуя жену. А она смеялась. Заперев дверь за
мужем, она тотчас же вскочила в комнату Ильи и прыгнула к нему на кровать, весело
крикнув...
— Я не поддамся, конечно… Я помню, как и тот мой
муж вздумал было на меня
кричать, что я долго одеваюсь на бал, я взяла да банкой с духами и пустила ему в лицо; но все же неприятно иметь в доме бури, особенно на старости лет…
У Степана в избе ад стоял. Жена его плакала, рыдала, проклинала Настасью, звала
мужа «голубем», «другом милым» и толкала сынишку, который, глядя на мать, тоже ревел и
кричал: «Тятя! тятя! где наш тятя?»
— Ай да Савелий! Молодец! —
крикнул Костик. — А ты, видно, завистна на мужа-то, тетка Авдотья?
— Дури! —
крикнула кузнечиха на
мужа. — Аль молоденький баловаться-то.